Любителя нимфеток в Пермском театре оперы и балета заставили раскаяться в своем пагубном пристрастии.
Премьеру "Лолиты" на русском языке ожидали не только в России, но, как поговаривают, даже за рубежом. Понятное дело, в России интерес вызывала скандальная известность романа, присутствие множества пикантно-эротических сцен и разговоры о том, кто будет исполнять партию двенадцатилетней Долли, композитором написанную для колоратурного сопрано. Возникло недоумение – как Набокова вообще можно спеть? Все это подогревалось размещенной на афишах рекомендацией, что спектакль адресован тем, кто старше 16.
Просвещенный же, но пуританский Запад, похоже, более всего волновали вопросы нравственности. Там английские девственницы, не понимая анатомии пиетета, который испытывают русские к Набокову, массово выступают за запрещение постановки "Лолиты" – "романа об эротических похождениях педофила". Несмотря на это, Европа все же захватила пальму первенства. Впервые опера была поставлена в Стокгольме на английском – языке оригинала (как известно, роман был написан автором сначала для американского читателя). Местная пресса, восторгаясь, писала, что опера лучше даже книги и уж тем более обеих ее киноверсий. Автор оперы (он же составитель либретто) Родион ЩЕДРИН, прибывший вместе с супругой Майей ПЛИСЕЦКОЙ специально на пермскую премьеру "Лолиты" из Мюнхена, вполне согласен с иностранными журналистами.
Родион Щедрин, автор оперы "Лолита":
– Я не знаю ни одной удачной кинематографической версии ни одной великой книги. Также меня, к сожалению, не устраивает ни одна из киноверсий "Лолиты", особенно последняя. На мой взгляд, опера – это такой вид искусства, который позволяет в наибольшей степени приблизиться к тому, что было в воображении писателя. Сюжет романа Набокова, по-моему, создан для оперного жанра, где эмоциональный накал должен быть максимальным. Я вообще верю в силу музыки.
Детектив в духе Эдгара По
"Лолита" в постановке Георгия ИСААКЯНА построена по законам античного театра: на балкон режиссер водрузил "уважаемых присяжных женского и мужеского пола", исполняющих роль морализаторского хора. В самых "гнусных" помыслах и поступках Гумберта Гумберта хор должен направлять движение мысли зрителя в "правильное" русло, не оставляя возможности сделать это самостоятельно. Весь остальной сценический рисунок (художник Елена СОЛОВЬЕВА) выстроен вполне в духе середины прошлого века, когда и происходит действие романа.
На сцену выкачен голубой 1938 года "Рено" (кстати, мастерски переделанный из "Москвича-401", специально приобретенного для спектакля), расположившийся на отрезке обрывающегося автомобильного шоссе. Герои, как известно, находятся в постоянном передвижении: Гумберт (Александр АГАПОВ) приезжает в Новую Англию, Лолита (заслуженная артистка России Татьяна КУИНДЖИ) уезжает в летний лагерь, затем оба отправляются в длинное путешествие по стране… Авто – самая тяжеловесная деталь сценографии, все остальное оформление сцены легко, условно, символично и довольно стильно. На заднике возникает то диск солнца с дыркой посередине, то вместо него мишень (надо полагать, Лолита для Гумберта), то скользящая дорожка шоссе… Временная и стилевая эклектика, которую так любит использовать в своих постановках Георгий Исаакян, а также конструктивные моменты типа рабочих сцены, расхаживающих прямо перед зрителями, и в этом спектакле оказались вполне логичными. Вообще, в опере множество интересных режиссерских находок. Очень эффектно, например, выстроена постельная сцена – первая совместная ночь Гумберта с Лолитой в отеле. Кровать поставлена вертикально, так, что зритель наблюдает как будто сверху. Кстати, все эротические моменты показаны очень деликатно.
Кроме того, спектакль изрядно нашпигован цитатами и аллюзиями, "подставами" и играми, которыми "грешил" и Набоков, с одной стороны, водя читателя за нос, а с другой, подкидывая ему тем самым ориентиры к выходу из лабиринта сюжетно-смысловых заморочек. Вот и в спектакле усилены фрейдистские мотивы, призванные, по всей видимости, детскими комплексами объяснить суть пристрастия к нимфеткам. По сцене многочисленными толпами бегают детишки в телесного цвета комбинезончиках. В концовке (кстати, неестественно затянутой) они вдруг появляются в белых платьицах с новорожденными младенцами на руках и, как завороженные, двигаются из стороны в сторону. Мистика в духе Эдгара По... Заметим, что присутствие на сцене детей 9-10 лет в некотором роде микширует "взрослый" образ Лолиты-Куинджи.
Эротические американские девушки, рекламирующие презервативы и сигареты, вносят эффект живости, долю юмора и органично вплетаются в смысловую и визуально-эстетическую канву постановки.
Раскаяние маньяка
Гумберт Гумберт, профессор филологии, ни разу не возьмет в руки книгу. Он пьет коктейли, загорает в шезлонге, заводит псевдороман с Шарлоттой и раздумывает над ее убийством… Короче говоря, клубок борющихся страстей в томящемся извращенце с интеллектуальным лицом. Лолита, хоть и далеко не нимфеточного возраста, безумно обаятельна и органична. Однако никакая она здесь не глупая маленькая американка, которая со временем превратится в такую же пошлую банальную даму, как и ее мамаша Шарлотта. Она бедное, обманутое дитя, у которого отняли детство, и которому некуда податься. Режиссером акцентированы моменты насилия над Лолитой, она выступает в качестве беспомощного объекта желания (при этом поэтичность такого рода взаимоотношений бесследно улетучивается). Иначе говоря, ей есть за что мстить Гумберту. Потому что здесь он не персонаж, испытывающий вожделение или муку, всегда сопровождающие безнадежную жажду добиться чего-то от красоты, задержать ее, что-то с ней сделать, а больной, лечение которого стоит препоручить фрейдистам.
Сергей ВЛАСОВ появляется на сцене сразу в нескольких ролях: он и полицейский, эротично жонглирующий резиновой дубинкой, и манерный драматург Куильти, и загадочный постоялец гостиницы. В финальной сцене Куильти выходит в костюме и плаще, абсолютно идентичных тем, в которые одет Гумберт. Так что получается, что, убивая своего двойника, Гумберт расправляется в самом себе с развратником, полицейским, вынужденным выслеживать и разнюхивать всевозможные заговоры против себя. После всего содеянного возникает не опустошенность от исчезновения красоты, а, естественно, глубокое раскаяние. Гумберт становится на колени перед залом (и господами присяжными). Столь неожиданное сползание в моралите озадачило, поскольку Набоков дидактической литературы не только не читал, но и не производил.
